— Конечно, не хочется. — Опираясь локтями на спинку стула, я небрежно наблюдал, как он поглощает свой завтрак, кормя паразитов, которые вскоре выйдут из своих крошечных коконов и посеют хаос в его теле. — Токсин сам по себе производит химические вещества, которые, по сути, контролируют ту часть твоего мозга, которая жаждет алкоголя. Алкоголь вредит всей той работе, которую он проделывает внутри тебя. Он говорит тебе, что ты больше не нуждаешься в нем, и твое тело отвечает.

— Что, типа... контроль разума?

Я улыбнулся.

— Именно.

На полпути ко рту он сделал паузу в еде, уставившись вдаль с задумчивым выражением лица.

— Тогда почему эти черви такие плохие, если они приносят столько пользы?

Желание подавить смех сдавило мне горло.

— Потому что они паразиты. Они восстанавливают твою печень, чтобы питаться. Они очищает твою кровь, чтобы питаться. Они используют твое тело, чтобы питаться, и когда они закончат, то избавятся от тебя, как от изношенного трупа.

Его задумчивое выражение лица сменилось более серьезным.

— А нет ли от этого какого-нибудь лекарства?

— Пока нет.

— Но ведь в этом-то все и дело, верно? Ты работаешь над ним?

— Более или менее.

— Значит, я умру? — спросил он, словно только что уловив суть.

— В конце концов. — Я пожал плечами. — Ты все равно умирал. Понемногу. Каждый день. Я бы, наверное, дал тебе год при том темпе, с которым ты шел. Если не меньше.

Нахмурившись, он медленно жевал, как будто пробуя горькую правду в моих словах.

— Ты не... ты не производишь впечатление убийцы. Так почему ты это делаешь?

Я наклонился вперед и уперся локтями в бедра.

— Потому что, как и паразит внутри тебя, я заинтересован только в своей собственной эгоистической выгоде.

Мужчина вскинул брови, казалось, что он вот-вот разрыдается.

— У меня есть дети, мужик. Семья.

— Тебе наплевать на свою семью, — сказал я без малейшего сочувствия. — Если бы было дело, ты бы их не обижал.

— Я не хотел причинить боль своему сыну. — Его слова вырвались из него с защитным рычанием, и его глаза блеснули в свете яркой лампы над головой. — Это был несчастный случай.

— Я тоже не хотел тебя убивать. Это просто последствия.

— Тогда, почему бы тебе просто не отпустить меня?

Боль пронзила мой череп, звон в ушах стал резким и сильным, и я попятился назад, стиснув зубы в ожидании, пока агония утихнет. Чернота проникла в мое зрение, как тени, поглощающие свет. Звуки померкли, сменившись далеким смехом.

***

— Отпустите меня!

— Кривая армия идет! Давай! — Мой брат, Кейдмон, тащит меня за руку по длинному коридору подвала. Возможно, это самое страшное место в старом особняке, который когда-то принадлежал моему деду и его отцу до него. По рассказам нянек и горничных, кости моей прабабушки лежат где-то в этом доме, и я уверен, что именно в этом подвале.

Палки, которые мы собрали снаружи, чтобы использовать их как мечи, скребут по цементному полу позади нас. Мы представляем, что за нами гонится целая орда зараженных. Тех, кого мы называем кривыми людьми, которые ходят, слегка покачиваясь, и наслаждаются вкусом человеческой плоти.

Я иду за Кейдмоном по коридорам и посмеиваюсь, стараясь не отстать от него и не быть съеденным невидимыми монстрами со светящимися глазами.

Смех стихает до жуткой тишины, когда мы сворачиваем за угол в другой коридор и с визгом останавливаемся перед треснувшей дверью. Та, что обычно заперта.

Кабинет и лаборатория моего отца.

Входить туда запрещено, но, возможно, от одного взгляда не будет вреда.

— Отец рассердится, если мы войдем внутрь, — говорит рядом со мной Кейдмон. Он старше меня всего на три минуты, но все время ведет себя так, будто он главный.

— Отец всегда сердится. — Я делаю шаг к двери, используя свою палку, чтобы открыть ее. — Ты когда-нибудь видел, чтобы он улыбался? Я точно не видел.

Хватка на моем плече останавливает меня.

— Деврик, не надо. Пойдем.

Я вырываю свою руку из его руки.

— Не будь таким трусом, — говорю я, поворачивая обратно к двери, но темнота там останавливает меня, и мне немного стыдно признаться, что это пугает меня до смерти.

— Что тебе нужно оттуда? Я достану это.

— Я хочу увидеть ее. — Единственная фотография нашей матери лежит в ящике стола отца. Я видел ее всего несколько раз в жизни, так как отцу иногда нравилось мучить нас с Кейдмоном, показывая, какой красивой она была. Она умерла, рожая нас двоих, и поэтому отец провозгласил нас — в частности, меня, поскольку я родился вторым — ее убийцами.

— Какой в этом смысл, Деврик? Мы никогда не знали ее. И никогда не узнаем.

Раздражение от слов моего брата скребет у меня в затылке, и, повинуясь порыву, я бросаюсь в темное пространство.

Температура как будто упала на десять градусов, воздух обжигает мою кожу, словно призрачный шепот. Сквозь щель в двери проникает немного света, и я вижу мерцание стеклянных банок, расставленных на полках. В них хранятся странного вида существа, подвешенные в жидкости. Черепа и книги заполняют пространство между банками. Еще больше книг лежат аккуратными стопками на прилавках и на полу. Серебряные столы сверкают чистотой. Мой отец — приверженец аккуратности.

Этой комнате сотни лет, у нее мрачная история. Мой прапрадед был известным врачом в начале 1900-х годов и был известен как «Чудовище из поместья Брамвелл». Его арестовали за жуткие эксперименты, которые он проводил над проститутками, желающими сделать аборт. Эти истории пугали меня, когда я рос, и мне часто снились кошмары о нем, что не позволяло мне заходить в западное крыло особняка, где висит его портрет рядом с другими мужчинами Брамвелл. Его преступления мучили два поколения нашей семьи, пока мой дед не помог разработать вакцину против вируса, спасшую тысячи жизней. Мой отец говорит, что именно тогда мы наконец-то вылезли из-под проклятия Брамвеллов и снова стали уважаемыми людьми.

Я хочу когда-нибудь стать таким, как он, мой дедушка. Я хочу сделать что-то невероятное и спасать жизни.

Кабинет отца находится за лабораторией, и когда я подхожу ближе, то вижу закрытую дверь холодильника. Холодильник для трупов, где хранятся умершие.

Иногда мужчины приносят большие мешки, которые они спускают в эту лабораторию. Иногда я подглядываю и ловлю их, когда они заталкивают тележки с мешками в холодильник.

— Бу!

Когда кто-то грубо трясет меня за плечо, я вскрикиваю.

Кейдмон разражается искренним смехом.

Я бью его кулаком в плечо, но он только ворчит.

— Засранец!

Потирая плечо, он снова смеется.

— Видел бы ты свое лицо!

Вернувшись к холодильнику, я киваю.

— Как ты думаешь, там сейчас есть трупы?

— Возможно.

Я смотрю на сверкающую серебристую поверхность, по другую сторону которой вполне может лежать труп.

— Тебе когда-нибудь было любопытно, как они выглядят?

— Нет.

— Ни капельки?

Кейдмон раздраженно застонал, и, когда он подтолкнул меня под руку, я, спотыкаясь, сделал шаг в сторону.

— Ты пришел посмотреть на фотографию. Посмотри на фотографию, и пойдем отсюда.

— Почему ты так напуган?

Окинув взглядом комнату, он скривил губы.

— Я ненавижу эту лабораторию. Этот кабинет. Я ненавижу здесь все.

— Отец говорит, что его работа спасет жизни. — Я хочу в это верить. Искренне. Но я знаю истинную сущность моего отца.

— Только хорошие люди спасают жизни, Деврик. Отец не хороший человек.

Еще раз подтолкнув брата, я продолжаю выполнять свою задачу и обхожу идеально аккуратный стол с другой стороны. Щелчок настольной лампы отражается от безупречного рабочего стола. Проведя по нему руками, я открываю ящик рядом с собой. В нем лежит фоторамка, и я поднимаю ее, чтобы увидеть изображение самой красивой женщины, которую я когда-либо видел. Глаза цвета огненного янтаря, волосы черные, как чернила — несомненно, мы с Кейдмоном унаследовали наши самые примечательные черты.